When I die. Сентябрь.

[fourty]

When I die.

Сентябрь

Восемь.

Очень тихо. Неестественно. Не то чтобы эта тишина меня пугала, просто она казалась неживой. Будто все звуки взяли, и не просто уснули, а умерли. Я смотрю в окно на чёрное чужое и всё то же, что и всегда надо мной, небо. Да. Чужое и обыденное.
Эти понятия слились воедино в моей голове не только касательно неба.
Я, стараясь не шуметь и не нарушать этой искусственной безмолвности, хотя потревожить, по сути, было некого, встаю с кровати и тихо пробираюсь к чемодану. Вытащив из него свой дневник, я бессмысленно открываю его, пропускаю страницы веером и закрываю. Даже ума не приложу, зачем я его взял.
Я перестал вести его с тех самых пор, когда узнал, что я «безнадёжен». Страницы, испещренные моим размашистым почерком, вызывали у меня смесь не особо приятных чувств, и я держался от него подальше, забывая о его существовании. И сейчас я вновь держал его в руках.
Посветив себе смартфоном, лежащим на зарядке, я пролистнул страницы до чистых и записал туда свой список. Я уже придумал пять пунктов. Скоро их будет десять. И всех я их тоже запишу туда.
И делаю я это увлечённо, легко - может, это потому, что я больше не безнадёжный «безнадёжный».
И я с некоей странной гордостью и… злостью, наверное, ставлю крупную галочку напротив первого пункта.

Девять.

Он стоит у моей кровати и скорее уже на автомате поглаживает меня по руке. Я лежу и пытаюсь отдохнуть – но уже на протяжении пары дней у меня это не выходит. Мне как-то стыдно и холодно; хочется залезть под одеяло с головой, сделав кокон, и не вылезать из него никогда.
Устало выдохнув, сонный Чи откидывается на стуле возле моей кровати и проводит руками по лицу, трёт глаза и жмурится. Он выглядит как-то по-детски мило и забавно. Мне хочется обнять его. Но я не могу и не буду.
Я вижу, как полопались сосуды в его глазах, как проявились синяки под ними, словно он чувствует то же, что и я. От этого мне делается ещё более не по себе.
Он проводит по моим волосам тыльной стороной ладони. Как всегда неожиданно, заставляя вздрогнуть как от внезапного холодного порыва ветра.
Я смотрю на него: его глаза выражают нежность и любовь. И я горю от стыда за свои мысли. Но я всё равно не могу до конца поверить ему. Скорее всего, дело только во мне.
Его рука спускается ниже и проводит по моей щеке – и кажется, будто я засыпаю. Я закрываю глаза.
Боль понемногу отступает. Кажется, я всё же смогу уснуть.

Десять.

Мы дома. Итачи вновь зависает за компьютером, ища всё новые медикаменты и экспериментальные лечения. Как будто это что-то может изменить. Я ничего не говорю ему. И я знаю, что он сам понимает, что ничего тут не поможет и это всё бессмысленно. Это неизбежно. Как налоги или общение с неприятными людьми. Но ему так легче жить, так у него есть искусственная надежда. У меня ее давно нет. Да и она мне не нужна. Единственное, на что я надеюсь – прожить оставшееся время так, как надо. Только я не знаю, как надо кому именно.
Лекарства от рака ещё не изобрели.
Если бы это было так, мы бы уже узнали.
А также не изобрели способ переступать через стадии скорби.
Сегодня, он сказал, мы должны съездить к врачу. Он обещал, что список мы закончим не смотря ни на что, поэтому я согласился. Пусть и не верю ему до конца. Я никогда не верю ему до конца. Это плохо, но я ничего с собой поделать не могу. Но я же поклялся сам себе, что буду стараться. И я соглашаюсь с ним. Через полчаса мы поедем в больницу.

Одиннадцать.

Мы сидим в кабинете доктора. Лицо Чичи выражает спокойствие, но я чувствую, как он напряжён.
Мне тоже нехорошо. Я не хочу слушать плохие новости от доктора, не хочу, чтобы их слышал Итачи, не хочу, чтобы доктор их произносил. Если закрыть уши и представит, что он ничего не сказал, можно подумать, что ничего не было или, по крайней мере, что это не сбудется.
Открылась дверь и сурового вида врач вошёл внутрь, к нам, и плюхнулся на своё кресло. Он посмотрел на меня, на Итачи и будто обречённо выдохнул. Мне захотелось убежать. Чи прижимается коленом к моей ноге, а я борюсь с желанием вскочить и побежать прочь.
- Спасибо, что пришли. – Мы киваем. Наши глаза, наверно, выглядят стеклянными.
- Боюсь у меня плохие новости. Последняя люмбальная пункция показала, что рак проник в спинномозговую жидкость.
-Это плохо? - в шутку спрашиваю я. Мне кажется, если высмеять всё, оно будет более благосклонно. Но никто, кажется, не понимает моей шутки. Доктор хмуриться, а Итачи прикусил губу.
- Очень плохо. Это означает, что поражена центральная нервная система. Я знаю, это трудно принять, но события развиваются быстрее, чем мы полагали.
-События? – я упираюсь на него взглядом.
- У тебя наступило ухудшение.
За столом доктора окно, в нём видно холодное серое небо и череду тёмных верхушек деревьев.
- И насколько плохи мои дела?
-Зависит от того, как ты себя чувствуешь. Упадок сил, тошнота? Ноги болят?
-Немного.
-Решать, конечно, тебе, но я бы посоветовал делать все, что тебе заблагорассудится.
Я непроизвольно сглатываю, а Итачи как-то слишком удивлённо уставился на доктора. Тот протянул ему снимки, расписывая всё; глядя на них кажется, будто изнутри я истекаю чёрной краской.
-И что теперь? - спрашивает Чичи, его взгляд серьёзный и напряжённый. Губ не видно из-за рук, на которые он опёрся, но я думаю, что он всё ещё их прикусывает. Но уже чтобы не сорваться.
-Тут может помочь интенсивная интратекальная терапия. Я назначу месячный курс метотрексата и гидрокортизона. Если все пойдет успешно, его состояние улучшится, и мы продолжим поддерживать терапию.
Доктор говорит и говорит, Чичи слушает его, но я ничего не слышу. Я замечаю, как крупные слёзы падают на его колени, расплываясь мелкими пятнами на тёмных джинсах.
И теперь я понимаю - это действительно случится. Точно-точно и без вариантов. Меня предупреждали, но все идет быстрее, чем можно было предположить. Я правда не вернусь в школу. Никогда. Я никогда не стану знаменитой и не оставлю по себе ничего полезного. Не увижу, как добьётся успеха Итачи. Не буду путешествовать, зарабатывать деньги, никогда не сяду за руль, не поступлю в университет, не уеду в мегаполис, покинув навсегда свой дом тут, да и собственного дома у меня не будет. Я не стану великим, не буду вдохновлять, не научусь играть на гитаре. Я умру, просто исчезну. Навсегда.
Я будто оглушён этой мыслью. Не знаю, почему, но только сейчас я чувствую то, что должен был. Это всё правда. Правда…
Мне становится холодно и страшно. Итачи опустил голову, руки прижаты по бокам. Ему тоже страшно. Но несколько иначе.
Мысль оглушает, охватывает все тело, пронзает меня, затмевает все прочие мысли, и я не могу больше думать ни о чем другом. Она переполняет меня, словно беззвучный крик, не может вырваться. Я так долго был больным - слабый, с покрытой пятнами кожей, выпадающими волосами и выворачивающей до костей тошнотой... Я не хочу умирать вот так, толком не пожив. Это несправедливо. Я понимаю это с ослепительной ясностью. В сердце даже шевелится надежда-бред. Пока я не умер, я хочу жить. Все остальное не имеет смысла.
Вдруг я вновь прихожу в себя.
Доктор всё ещё распинается о каких-то экспериментальных лекарствах – меня они не спасут, но могут помочь другим. Итачи изредка кивает. Он его почти не слушает; он думает о чём-то своём. Я думаю, что он тоже понимает, что выход один: либо валяться под одеялом и умирать, либо снова взяться за список и жить.
Я бы, вероятно, выбрал бы первое – настолько всё безысходно и муторно, настолько я теряюсь в идеях, которым не суждено сбыться - не касайся моя жизнь нас двоих. Иногда я не понимаю, почему мы встретились, почему он со мной, я чувствую, что я не заслуживаю его, и я не хочу, чтобы он был рядом в эти тяжёлые минуты. Я бы хотел, чтобы наша встреча не произошла, и он продолжил бы жить своей жизнью, а теперь я чувствую себя виноватым; я не хочу, чтобы он оставался один. Никогда. И я хочу, чтобы он был счастлив. А счастье ему я подарить не смогу.
Я не хочу, чтобы в его жизни была моя смерть.
И я считаю, что к нему жизнь была более несправедлива, чем ко мне.

@темы: Now is good, Над пропастью моржи, Leider Nicht, 'Cause I know you love me baby, I gonna drink my tears tonight..., IKU, IKU