аню попросили нарисовать нечто короче не помню что и мол руки в зад засунут коль она не нарисует я и спросила у нее как так если растут они как раз оттуда она потом меня послала кароче вот такой вот стих
Очень тихо. Неестественно. Не то чтобы эта тишина меня пугала, просто она казалась неживой. Будто все звуки взяли, и не просто уснули, а умерли. Я смотрю в окно на чёрное чужое и всё то же, что и всегда надо мной, небо. Да. Чужое и обыденное. Эти понятия слились воедино в моей голове не только касательно неба. Я, стараясь не шуметь и не нарушать этой искусственной безмолвности, хотя потревожить, по сути, было некого, встаю с кровати и тихо пробираюсь к чемодану. Вытащив из него свой дневник, я бессмысленно открываю его, пропускаю страницы веером и закрываю. Даже ума не приложу, зачем я его взял. Я перестал вести его с тех самых пор, когда узнал, что я «безнадёжен». Страницы, испещренные моим размашистым почерком, вызывали у меня смесь не особо приятных чувств, и я держался от него подальше, забывая о его существовании. И сейчас я вновь держал его в руках. Посветив себе смартфоном, лежащим на зарядке, я пролистнул страницы до чистых и записал туда свой список. Я уже придумал пять пунктов. Скоро их будет десять. И всех я их тоже запишу туда. И делаю я это увлечённо, легко - может, это потому, что я больше не безнадёжный «безнадёжный». И я с некоей странной гордостью и… злостью, наверное, ставлю крупную галочку напротив первого пункта.
Девять.
Он стоит у моей кровати и скорее уже на автомате поглаживает меня по руке. Я лежу и пытаюсь отдохнуть – но уже на протяжении пары дней у меня это не выходит. Мне как-то стыдно и холодно; хочется залезть под одеяло с головой, сделав кокон, и не вылезать из него никогда. Устало выдохнув, сонный Чи откидывается на стуле возле моей кровати и проводит руками по лицу, трёт глаза и жмурится. Он выглядит как-то по-детски мило и забавно. Мне хочется обнять его. Но я не могу и не буду. Я вижу, как полопались сосуды в его глазах, как проявились синяки под ними, словно он чувствует то же, что и я. От этого мне делается ещё более не по себе. Он проводит по моим волосам тыльной стороной ладони. Как всегда неожиданно, заставляя вздрогнуть как от внезапного холодного порыва ветра. Я смотрю на него: его глаза выражают нежность и любовь. И я горю от стыда за свои мысли. Но я всё равно не могу до конца поверить ему. Скорее всего, дело только во мне. Его рука спускается ниже и проводит по моей щеке – и кажется, будто я засыпаю. Я закрываю глаза. Боль понемногу отступает. Кажется, я всё же смогу уснуть.
Десять.
Мы дома. Итачи вновь зависает за компьютером, ища всё новые медикаменты и экспериментальные лечения. Как будто это что-то может изменить. Я ничего не говорю ему. И я знаю, что он сам понимает, что ничего тут не поможет и это всё бессмысленно. Это неизбежно. Как налоги или общение с неприятными людьми. Но ему так легче жить, так у него есть искусственная надежда. У меня ее давно нет. Да и она мне не нужна. Единственное, на что я надеюсь – прожить оставшееся время так, как надо. Только я не знаю, как надо кому именно. Лекарства от рака ещё не изобрели. Если бы это было так, мы бы уже узнали. А также не изобрели способ переступать через стадии скорби. Сегодня, он сказал, мы должны съездить к врачу. Он обещал, что список мы закончим не смотря ни на что, поэтому я согласился. Пусть и не верю ему до конца. Я никогда не верю ему до конца. Это плохо, но я ничего с собой поделать не могу. Но я же поклялся сам себе, что буду стараться. И я соглашаюсь с ним. Через полчаса мы поедем в больницу.
Одиннадцать.
Мы сидим в кабинете доктора. Лицо Чичи выражает спокойствие, но я чувствую, как он напряжён. Мне тоже нехорошо. Я не хочу слушать плохие новости от доктора, не хочу, чтобы их слышал Итачи, не хочу, чтобы доктор их произносил. Если закрыть уши и представит, что он ничего не сказал, можно подумать, что ничего не было или, по крайней мере, что это не сбудется. Открылась дверь и сурового вида врач вошёл внутрь, к нам, и плюхнулся на своё кресло. Он посмотрел на меня, на Итачи и будто обречённо выдохнул. Мне захотелось убежать. Чи прижимается коленом к моей ноге, а я борюсь с желанием вскочить и побежать прочь. - Спасибо, что пришли. – Мы киваем. Наши глаза, наверно, выглядят стеклянными. - Боюсь у меня плохие новости. Последняя люмбальная пункция показала, что рак проник в спинномозговую жидкость. -Это плохо? - в шутку спрашиваю я. Мне кажется, если высмеять всё, оно будет более благосклонно. Но никто, кажется, не понимает моей шутки. Доктор хмуриться, а Итачи прикусил губу. - Очень плохо. Это означает, что поражена центральная нервная система. Я знаю, это трудно принять, но события развиваются быстрее, чем мы полагали. -События? – я упираюсь на него взглядом. - У тебя наступило ухудшение. За столом доктора окно, в нём видно холодное серое небо и череду тёмных верхушек деревьев. - И насколько плохи мои дела? -Зависит от того, как ты себя чувствуешь. Упадок сил, тошнота? Ноги болят? -Немного. -Решать, конечно, тебе, но я бы посоветовал делать все, что тебе заблагорассудится. Я непроизвольно сглатываю, а Итачи как-то слишком удивлённо уставился на доктора. Тот протянул ему снимки, расписывая всё; глядя на них кажется, будто изнутри я истекаю чёрной краской. -И что теперь? - спрашивает Чичи, его взгляд серьёзный и напряжённый. Губ не видно из-за рук, на которые он опёрся, но я думаю, что он всё ещё их прикусывает. Но уже чтобы не сорваться. -Тут может помочь интенсивная интратекальная терапия. Я назначу месячный курс метотрексата и гидрокортизона. Если все пойдет успешно, его состояние улучшится, и мы продолжим поддерживать терапию. Доктор говорит и говорит, Чичи слушает его, но я ничего не слышу. Я замечаю, как крупные слёзы падают на его колени, расплываясь мелкими пятнами на тёмных джинсах. И теперь я понимаю - это действительно случится. Точно-точно и без вариантов. Меня предупреждали, но все идет быстрее, чем можно было предположить. Я правда не вернусь в школу. Никогда. Я никогда не стану знаменитой и не оставлю по себе ничего полезного. Не увижу, как добьётся успеха Итачи. Не буду путешествовать, зарабатывать деньги, никогда не сяду за руль, не поступлю в университет, не уеду в мегаполис, покинув навсегда свой дом тут, да и собственного дома у меня не будет. Я не стану великим, не буду вдохновлять, не научусь играть на гитаре. Я умру, просто исчезну. Навсегда. Я будто оглушён этой мыслью. Не знаю, почему, но только сейчас я чувствую то, что должен был. Это всё правда. Правда… Мне становится холодно и страшно. Итачи опустил голову, руки прижаты по бокам. Ему тоже страшно. Но несколько иначе. Мысль оглушает, охватывает все тело, пронзает меня, затмевает все прочие мысли, и я не могу больше думать ни о чем другом. Она переполняет меня, словно беззвучный крик, не может вырваться. Я так долго был больным - слабый, с покрытой пятнами кожей, выпадающими волосами и выворачивающей до костей тошнотой... Я не хочу умирать вот так, толком не пожив. Это несправедливо. Я понимаю это с ослепительной ясностью. В сердце даже шевелится надежда-бред. Пока я не умер, я хочу жить. Все остальное не имеет смысла. Вдруг я вновь прихожу в себя. Доктор всё ещё распинается о каких-то экспериментальных лекарствах – меня они не спасут, но могут помочь другим. Итачи изредка кивает. Он его почти не слушает; он думает о чём-то своём. Я думаю, что он тоже понимает, что выход один: либо валяться под одеялом и умирать, либо снова взяться за список и жить. Я бы, вероятно, выбрал бы первое – настолько всё безысходно и муторно, настолько я теряюсь в идеях, которым не суждено сбыться - не касайся моя жизнь нас двоих. Иногда я не понимаю, почему мы встретились, почему он со мной, я чувствую, что я не заслуживаю его, и я не хочу, чтобы он был рядом в эти тяжёлые минуты. Я бы хотел, чтобы наша встреча не произошла, и он продолжил бы жить своей жизнью, а теперь я чувствую себя виноватым; я не хочу, чтобы он оставался один. Никогда. И я хочу, чтобы он был счастлив. А счастье ему я подарить не смогу. Я не хочу, чтобы в его жизни была моя смерть. И я считаю, что к нему жизнь была более несправедлива, чем ко мне.
Я сижу в полном одиночестве на своей кровати и смотрю перед собой; в окно я смотреть не хочу, ведь за ним так много всего, ведь за ним Жизнь. Потом я слышу, как Итачи входит в комнату, замирает на пороге и ждёт, пока я посмотрю на него или скажу ему что-нибудь. - Ты меня бросил. – я всё ещё смотрю в одну точку. - Я сделал тебе чай. – говорит он, и садится рядом со мной. - Ты меня бросил. – зачем-то повторяю я кажущиеся чужими слова. - Я ушёл всего на пару минут. - Но ушёл. Он ничего не говорит, лишь протягивает мне горячую чашку, над которой даже в темноте виднеется пар. Пахнет приятно. Чем-то рождественским, как я люблю. Пряные запахи этого праздника будят во мне ностальгию, но исключительно приятную. Похоже, я ещё успею застать следующее Рождество.
Я тоже молчу, беру из его рук свой чай и вновь утыкаюсь взглядом в воздух. - Не бойся. – я вздрагиваю. Слишком неожиданное нарушение тишины. Я предпочитаю безмолвные беседы. В них можно обсудить куда больше вещей. И в них обычно не бывает лжи. - Я всегда рядом. Даже если я далеко. – Звучит логично. – Нет, правда. Сам говорил, что между нами есть связь. – Я имел ввиду другое. – я не знаю, что я имел ввиду. – И что же? – он скептично скривил губы, вид его слишком суровый и серьёзный. – Я люблю тебя. – я пытаюсь уйти от разговора. Не подействовало. - Хорошая попытка, - говорит он. И выглядит сейчас чертовски сексуально.
Пять.
В чёрных, всегда холодных, глазах, одновременно напоминающими снулую рыбу и пугающими своим ледяным спокойствием, блестит какой-то безумный огонёк. Почти что задорный. Это удивляет и сбивает меня с толку. - Смотри. Это список. Список дел, которые мы должны успеть. – лицо его искажено странной неестественной (хотя скорее просто непривычной) улыбкой. - Зачем? – только лишь устало могу поинтересоваться я, не желая обижать его. А ещё с безумцами нельзя спорить – опасно. Кто знает, как они отреагируют и что учудят. - Как зачем? – совершенно искренне не понимает он. Я молчу. - А ты что, хочешь просидеть всё это время дома и прожалеть себя, что ты ничего не успел и прожил до отвращения скучно? – я бы не узнал его, если б его лицо не стало безэмоциональным, а голос монотонным. Я всё ещё молчу. - Может, ты всё-таки сделаешь хоть что-нибудь, а не будешь продолжать отмахиваться от всего и от своих же решений испытывать апатию ко всему? Я знаю, что тебе тяжело. Мне тоже. И я хочу хоть немного помочь нам обоим. Прочти список. Я беру в руки листки. - А можно… - я запинаюсь. - Что? Говори, не бойся. – его голос чуть более ласковый, и я чувствую, как он вновь запоминается мне ассоциацией с тёплым ромом. Я не пью (по своим причинам), но я знаю этот вкус. И не могу сказать, что он мне не нравится. - А можно и я составлю список? - Конечно. Я хочу, чтобы он спросил, что будет первым пунктом. Я его уже придумал. - Не хочешь спросить, что будет первым пунктом? – спрашиваю я. - Что же? – переводит свой сладко-горький алкогольный взгляд на меня. В нём вновь проснулось то задорное нечто. Он уже забыл про свой список. А я ведь его сохраню. Специально. - Ты когда-нибудь был в Праге? Я слышал, это очень мистический и таинственный европейский город. По легенде, каждый найдёт в нём что-то для себя. - И когда же ты увлёкся легендами? - Когда стал их придумывать. То есть сейчас. - Тогда пакуй вещи. - А как же больница? – осекаюсь вдруг я, сам не зная почему, и тут же себя ругаю. Итачи никогда не пойдёт на безрассудство. Такое безрассудство… - А что она? - Ну… - В Праге, я уверен, тоже есть больницы. - Есть. – авторитетно заявляю я, хоть ещё никогда прежде там не был. И мы оба уже знаем, что завтра купим билеты на ближайший рейс в Чехию.
Шесть.
И приятная суматоха окружает меня. Здесь, среди неё и принимая в ней участие, я наконец-то не боюсь окружающей жизни. Ведь я тоже живу. Здесь и сейчас. Пусть надо мной всё то же серое небо, но рядом только любимый человек, а вокруг толпы туристов и местных жителей, яркие вывески и старинные здания. И кафе Старбакс напротив старинных часов. И я чувствую, что что-то оживает во мне. Кажется, я нашёл даже большее, чем предполагал. Кто же знал, что я так хорошо сочиняю легенды… Я сжимаю его руку, сдавливаю его холодные длинные пальцы без перчаток своими в чёрных варежках. Да, настоящих варежках. Мы идём по улице к главной площади, и я не перестаю чувствовать счастье. И я не могу поверить, что всё происходит наяву. И я безумно хочу продлить это всё навечно. Я хочу жить в этом моменте, я не хочу другого, но я знаю, что через неделю нас уже не будет здесь, и со временем такие живые образы и мысли подёрнуться дымкой, исчезнут в памяти и их образы искалечатся и будут вспоминаться совсем по-другому. И мне становится очень грустно и плохо, и я покрепче сжимаю Чичи. Больше всего на свете я хочу сейчас оказаться в его объятиях, посреди этого течения толпы, чтобы время будто остановилось. Хочу поцелуя – нежного и мягкого, но как-то настойчивого, в стиле только его, Итачи. И хочу тут, напротив этих самых часов, на этой вымощенной каменной плиткой дороге. Под этими облаками и тучами. В этот момент. Но он и не догадывается об этом. Он смотрит вперёд и продолжает идти. И я следую за ним. Всегда, почему-то, следую, как я заметил. И я надеюсь, он всё-таки прочтёт мои мысли. Прочтёт, как сильно я его люблю. Ведь я никогда не смогу сказать ему этого. И я прикрываю на время глаза.
Семь.
Свет города в вечернее и ночное время просто излечивает душу своей красотой и уютностью, чувством праздника, беззаботности и жизни. Его губы на моих губах – сухие и тёплые, которые никогда – и в сотый раз, кажется, - не станут привычными, нежные и… любимые. А вокруг всё те же толпы, разве что новые люди, новый контингент, но суть одна. Почти. И кажется, что ничего большего не надо. Но я начинаю кашлять, чувствую, как лёгкие болят, будто полные пеплом, который ещё горит, и люди изредка кидают на меня взгляды. Но мне всё равно. Я жив. И я буду жить вечно. В этом воспоминании. В этом мгновении. Я тихо скатываюсь в сумасшествие, и Итачи не осуждает меня, наоборот; он обнимает меня и прижимает к себе, гладит по голове, пока меня не отпускают спазмы, и я не утыкаюсь ему в плечо. – Я люблю тебя. – шепчу я, со слезами от кашля на глазах. А может, и не только от кашля. – Я люблю тебя. – хриплю я, сделав ещё пару попыток прокашляться. Его рука всё ещё водит по моей макушке, а сам он смотрит куда-то вдаль, так, что подсветка какого-то административного здания отражается у него в глазах, напоминая мне о стеклянных «снежных» шариках. Хотел бы я один такой. С Прагой. Я утыкаюсь носом в его шарф. Это выглядит странно, но мне нравится его расцветка – единственное яркое пятно на нём. Бёрберри или как-то так. А ещё парфюм. В отличие от сигаретного дыма, он не действует на меня как раздражитель. Приятный, неуловимо пряный запах. Он похож на свой парфюм. Точнее, он ему идёт. - Я тебя тоже. – одними губами произносит он. И любовь моя к нему достигает апогея. И я понимаю, что я ему не верю. И мне до боли страшно. Опять. И стыдно. Он ведь тут, со мной. Но я не верю. Просто не верю. Я всегда хочу остановить хорошие моменты, ведь я знаю, что впереди ждут плохие. Он прислоняется своим любом к моему, будто услышав мои слова. Я непроизвольно сглатываю. Иногда я даже рад, что всё не вечно.
Я хочу ещё раз побывать на улочках Парижа, пообедать на небоскрёбе в Америке, посмотреть на кладбище башенных кранов. Но мне никогда не удастся почувствовать того, что я чувствовал или хотел почувствовать. - Итачи, мне кажется, что я живу как в сказке. Он удивлённо смотрит на меня, сидя на полу и отрываясь от книги. - Грустной сказке. Он тяжело вздыхает и закрывает книгу, заложив разворот пальцем. - Красивой и таинственной, но всё же такой печальной и по-зимнему тоскливой. - Я думал, по-осеннему. - Знаешь, когда в морозный серый день над тихой, скажем, немецкой деревушкой медленно кружатся крупные чистые снежные хлопья? - Тебя потянуло на романтику? - Типа того. - Продолжай. - Я чувствую себя растворённым в этом морозном дне, понимаешь? Мне холодно, тоскливо и медленно. - Не совсем. – он поправляет очки в крупной чёрной оправе под Рэй-Бена.
Я молчу и вздыхаю. Мне нечего ответить. Я беру какую-то книгу, лежавшую рядом, так, что я смог до неё дотянутся и кладу её себе разворотом на лицо. Он понимает, что я больше не хочу говорить. Это выглядит так, будто книга ест его, моё лицо. Это, наверно, могло бы выглядеть даже забавно.
Три.
Я где-то читал, что есть у тибетских монахов(?) такая процедура изменения сознания, когда нужно долго, не моргая, смотреть на своё отражение в зеркале. Чем дольше смотришь, тем вероятнее, что вскоре ты сможешь увидеть там не только себя, но и лики своих прошлых жизней. А иногда и грехов и прочего. Я и вправду увидел свою прошлую жизнь. Ту, которая было до того, как я заболел. Достаточно беззаботная и не такая разъедающе-безысходная. По мне так чувство пустоты лучше, чем нечто саднящее внутри. Саднящее всем, что хочется сказать, но не можешь сказать, подобрать слова, подобрать слушателя. Или что так сильно не хочется признавать. Не только тебе, но и кому-то, кто подобрался слишком близко. Слишком близко, чтобы не слышать, но достаточно далеко, чтобы понять именно так, как я хотел бы. И от этого становится как-то не по себе. Если это вообще в такой ситуации применимо. Я пытаюсь засмеяться, и это у меня плохо и некрасиво выходит: я хрипло кашляю, моя улыбка выглядит измученной, а глаза выражают обречённость. По крайней мере, Чичи так говорит. Я стараюсь во всём верить ему. Так проще.
Только когда он смотрит на меня, мне хочется спрятаться куда-то, чтобы он не видел меня. Я ещё не понял, с чем это связанно. Но похоже, что я просто его люблю.
Я стою перед зеркалом и уже пятнадцать минут рассматриваю себя. Раньше моя кожа была противно-землистого цвета, а само тело на ощупь напоминало тесто, вылезшее из миски. Всё из-за стероидов. Преднизолон и дексаметазон. От них ужасно толстеешь и становишься очень злым. Возможно, это взаимосвязано. Не то чтобы я был до этого худым, но смотреть на своё расползшееся тело было неприятно до тошноты. Сейчас всё иначе: после прекращения приёма этих веществ, я сильно похудел. Оно и понятно – болезнь съедала меня изнутри. Но мне нравилось видеть в отражении выпирающие кости – особенно сильно стали проступать ключицы. Лицо осунулось, щёки слегка впали, но это было куда эстетичнее почти свиных щёчек. Кажется, будто я уже иной человек. Хотя так и есть – по словам Итачи, я очень сильно изменился с самого постановления диагноза. Я думаю, я стал лучше. Скорее всего, он считает иначе. Потом я осматриваю свои руки. На внутренних их сторонах отчётливо видны следы иголок. Некоторые могли бы подумать, что я колюсь. Для большинства же очевидно, что я просто болен. Хотя, наверное, лучше бы я кололся. Сам.
Иногда я просто ненавижу врачей. Например, тогда, когда они с безучастным лицом назначают всё новые препараты, заставляют регулярно проходить всё новые и новые обследования, совершенно бессмысленные и исключительно для галочки. Уже вторую неделю я отказываюсь делать новый анализ крови. Что нового он может показать? А ещё я ненавижу холодный антисептик, которым мне мажут спину. От самого процесса пункции я уже научился отвлекаться. Да и просто привык. А вот Итачи до сих пор морщится, спешно отворачивается и начинает рассматривать картину, которая обычно висит прямо над кушеткой. Иногда картины меняются. И тогда он рассматривает их с особым интересом и тщательностью, до последнего отмечая всё новые детали. А потом он начинает говорить со мной: он думает, что это помогает мне отвлекаться и не замечать, как в меня входит длиннющая игла. Пусть думает, я не стану его переубеждать. Я уже притерпелся к его бессмысленным и скомканным речам в это время. Думаю, без них всё было бы иначе.
А ещё я разглядываю практически хаотичные полосы на внешней стороне бедра. Чуть красноватые, они кажутся мне даже симпатичными. Я люблю их узор. Люблю их. Как бы странно это ни звучало, я люблю видеть их и вспоминать всё связанное с ними. Особенно когда моя жизнь напоминает сон, фильм, на который я наткнулся случайно, и смотрю отчуждённо, не вникая в сюжет, но и не могу оторваться. Они напоминают о том, что есть что-то кроме всей этой больничной фигни и понурых взглядов Итачи. Но порой даже этого недостаточно. Я мечтаю наконец сделать что-то глупое и безрассудное: гораздо глупее и безрассуднее чем то, что я делал раньше. Убежать и провести всю ночь в клубе, например. Полного затхлого воздуха и дыма. Опасного и крепкого. Или взять машину и уехать. Подальше от всех врачей и людей, знающих о моей болезни, туда, где никто бы не знал, что со мной что-то не так. Хотя бы на неделю. Но наверняка я всё же прихватил бы с собой Чичи - скорее даже для того, чтобы не огребать потом от него и тех, кому моя судьба не безразлична. Даже не представляю, откуда эти люди взялись. Без них было бы легче и проще.
Название: When I die Автор: ich Жанр(ы): Гет, Сёнен-Ай, Ангст, Драма, Психология, Философия, POV, Songfic Рейтинг: R Предупреждения: AU, OOC Статус: в процессе написания Размер: миди Слоган: Will you remember me? Описание:На пороге жизни и смерти О чём будешь думать ты?
Может быть стоит последовать примеру одной Аннушки и начать вести дннвник как дневник? Почти полноценный?
Я попробую. Но стоило пойти писать, как звонит Н. Ладно, я чуть сбилась с мысли, но я могу импровизировать.
Милый няшный чуть занудный сатанист сказал мне отдыхать и до скорой встречи. Мир упорот. Факт. Пусть и местами и не всегда. Я уже с четверга боюсь понедельника.
А еще я сегодня не застала Д. Жжаль. Кстати, имя этого парня, который меня так заинтересовал, никто не отгадает.
Рейтинг: R Жанры: Гет, Слэш (яой), Фемслэш (юри), Ангст, Драма, Психология, Философия, Повседневность, Даркфик, AU Предупреждения: Смерть персонажа, OOC, Нецензурная лексика, ОМП, ОЖП Это такое гавно! ХОТЯ РАССЧИТЫВАЛОСЬ, ЧТО БУДЕТ ТЯГУЧЕЕ ТАКОЕ НЯШЕСТВО, НО АВТОР ЖЕ ЛОШШАРААА Размер: планируется Миди, написано 4 страницы Кол-во частей: 2 Статус: в процессе написания
Описание: Мрачный Нью-Йорк и визги сирен. И струящаяся сигаретным дымом мечта.
Suicide mouse читать дальшеЗдесь машины попадают в пробку Отутюжены с похмелья лица Здесь любовь всего минут на сорок Перед сном чтоб поскорей забыться По утрам здесь пьют дешёвый кофе Ничего не может измениться
Утро. Или день. Непонятно - смотреть на часы нет никакого смысла, ведь, так или иначе, времена суток смешались в одно как сами дни и недели, месяцы. Ни одного яркого пятна, за которое можно было бы уцепиться и не утонуть в светло-серых, темно-серых и черных волнах времени. Здесь есть только этот черно-белый мрачный мир, эта квартира, этот город за окном. И мир этот полон тяжких вздохов, сигаретного дыма и тлеющих мечт. И уже все равно, что, почему и как. Просто уже все равно. Мысли о ярких жизнях за окном редко-редко болезненно влезают в изрядно захмелевшую или оглушенную спиртом голову. Наверно, это и были самые яркие моменты в его тлеющей жизни. Можно найти в себе силы и жить. Но он не мог. Дни уже слишком поглотили его. Тут есть лишь нынешний момент, запах табака, пластиковое окно и вой сирен. Где-то кто-то живет... Кто-то живет и мечтает, осуществляет мечты. Парень проводит ладонями по лицу, откидывается на скрипящем стуле и, со стеклянными глазами, глядящими в одну точку - а именно куда-то ввысь, в неровный, шершавый потолок - и выдыхает клубы дыма вверх, прямо над собой. Дым рассеивается, парень вновь звучно выдыхает простой воздух и взгляд его приобретает некую жалостливость, будто он кого-то о чем-то умаливает и это что-то что-нибудь сделает. Будто нечто может произойти. Но нет. Не происходит ничего. Как всегда. Как всегда, во все разы, из месяца в месяц. Серое небо, серый город и серый мир. Все серое. Будто он живет в черно-белом фильме. И такое же немое, время от времени. Даже рассвет и уголек сигареты, ментоловые обои-все в его глазах серое. Будто у него в глазах остались только колбочки, отвечающие за "сумеречное" зрение. И лишь надежда вырывалась изнутри. Мечты, что кто-то придет и/или что-то случится, произойдет, и жизнь взорвется калейдоскопом, хаотически пытающимся сложиться кубиком Рубика. Что та яркая жизнь, существование которой он болезненно признает только будучи опьяненным в край, станет и его жизнью. Что она позволит ему окунуться в нее. Даст смысл увидеть мир цветным, даст уверенность, что страх этого не станет оправданным. Мог ли он предположить, ПРЕДПОЛАГАЛ ли он, что все так сложится? Он уже и не помнил. Да и воспоминания о том, что было до Нью-Йорка практически все больше, пусть и медленно, растворяются. Подобно тем самым клубам дыма. Знал ли он, что жизнь его ограничиться квартирой и короткими путешествиями-подвигами до ближайших ларьков за сигаретами и, изредка, - за журналами и газетами, с которыми он с маниакальным мазохизмом, временами, уединялся, абстрагируясь даже от своего собственного, клеткоподобного мира? Знал ли, что даже черноволосой кассирше мелкого супермаркета он не скажет и слова, даже видя, что его обсчитали аж на три доллара? Причем как случайно, так и нарочно - было не важно. Вероятно, нет. А может и да, может он подсознательно хотел запереться в своем мире одному будто отчужденно доживающему свое старику. Он не знал. Или не понимал. Или не хотел понимать. Ведь это одиночество уже въелось во все его существо. И даже - в память. Верил ли он в свои надежды, верил ли в мечты? Хотел ли верить? Пытался ли?
Парень стоит оперевшись руками на подоконник и слегка, но уже так привычно напряженно смотрит на проезжающие внизу машины, здания, вывески, людей и зебру - крупную зебру перехода. В дверь постучали. На пороге стоял бледный коротко постриженный брюнет. Причем не просто брюнет, а черноволосый брюнет. -Добро пожаловать в мой мир. - приветствует его хозяин квартиры, широко открыв дверь.
29 мая 2012, 22:32
Full windowsтут автор купил новую клавиатуру читать дальшеВсё ждут они, когда свершится чудо, Молясь своим придуманным богам, Все глубже погружаясь в мир иллюзий, Куря на кухне Винстон по утрам.
Ничего не окрыляет так, как это делает свобода. И, порой оказавшись окрыленными, мы не знаем, что делать - взлететь или остаться на месте; мы теряемся, так и не познав полета или просто страшась его. И больше всего при полете мы боимся упасть. И порой из-за этого страха так и остаемся на земле, как ни мечтали подняться ввысь и окунуться в светлую небесную прохладу. И мы так же не даем взлететь душе. Мы привязываем к своей шее камни, связываем и сбиваем крылья, а потом удивляемся, грустим и сетуем на отсутствие крыльев и возможности взлететь. И самое худшее, когда мы сбиваем эти крылья и другим, пусть и желая добра. А бывает так, что мы находим тех, с кем нам упасть не страшно, или, может тех, с кем ты уверен в полете, с кем полет будет куда надежнее. И тогда вы просто взлетаете вместе. Может за руки, может далеко друг от друга. Но вы взлетаете. Вместе. Благодаря друг другу. И это действительно здорово - найти такого человека. А наш герой не верил в полет и крылья. Тем более в свои. И жаль, что пока его никто не переубедил.
- И тебе здравствуй. Парень опустил на светлый линолеум два старых, почти раритетных на вид темно-коричневых чемодана. Шатен спешно их взял и поставил у стены на входе кухни. Гость же скромно и вяло осматривался, ожидая возвращения и дальнейших действий хозяина пусть и снимаемой им самим квартиры.
...
- Ну, и чем живёшь здесь ты? - Чернотой окон, дорогой, чернотой окон. - Это как? - Поживёшь тут немного и узнаешь. - уклончиво отозвался шатен. Слегка ещё не понимая его, брюнет кивнул и отхлебнул чая, отводя глаза. - А ты надолго ли, кстати? - я разве уже не говорил? - Нет. - Ох... Думаю, до декабря. - Ого-о... - Ты меня и не заметишь. - Да нет, я был бы не прочь справить с тобой зимние праздники. Знаешь, этот город... - Одинокий? О да. Но разве в одиночестве больших городов нет того, зачем мы в него окунались? - странная улыбочка и прикрытые глаза делали вид парня странным, очень странным. Да и практически нездоровая белизна кожи, хорошо контрастирующая с цветом глаз и волос, тоже, в принципе... - Не думал об этом. - теперь шатен подносил к губам кружку. - Попробуй. Как-нибудь. Но не увлекайся этим делом.
...
На улице послышался звук сирен скорой помощи. Знаете, наверное если бы нужно было охарактеризовать Нью-Йорк одним звуком, это были бы именно сирены. Наверно, не прошло и одной ночи, чтобы не проехало пары неотложек. Сай поморщился. Он уже часа три пытается уснуть, но что-то ему не даёт это сделать, что-то мешает, угнетает, раздражает, что-то... Послышался скрип. Закусив губу, парень прислушался, не разбудил ли он хозяина квартиры. нет, пронесло... Окончательно откинув идеи о сне, он аккуратно встал, легонько прошёлся по старому паркету и опёрся о подоконник, устремив взгляд в гущу городских красок. Тут же что-то завладело его сердцем, рассудком. Руками. Спешно, стараясь не шуметь, художник вытащил из старой коричневой сумки кисти, краски, достал из-под кровати крупный листок-ватман и принялся быстро, завороженно, почти в полной темноте рисовать образы, что опутали его голову.
Закончив работу, он только и успел аккуратно положить её для высыхания под окно, как жёлто-персиково-розовый рассвет сменил синее небо и беловатые огни. Окна стали чёрными, одна жизнь прекращалась, другая рождалась. Но нет, не просыпалась - этот город никогда не спит.
Рейтинг: R Жанры: Гет, Джен, Романтика, Ангст, Драма, Психология, Философия, Повседневность, POV, Songfic, Стихи Предупреждения: Смерть персонажа, Насилие, Нецензурная лексика Размер: планируется Драббл, написана 1 страница Кол-во частей: 1 Статус: в процессе написания
Описание: Сборник. Каждое произведение может быть продолжено.
Часть 1
читать дальшеГлупость под дымкой мудрости, Счастье вкусное, будто несчастье. Легкие, как перышки, трудности, Целостность, что разбита на части. Белым пачкая черное, Черный бог своего белого мира, Кукловодка, сама же—безвольная, В центре будто голодного пира. Утопает в грехах святых, Жизни вкус на губах формалина, Среди незнакомых родных Разнообразьем пугает рутина.
читать дальше Новое утро придет и в предрассветной мгле растворятся все твои печали. Все тяготы упадут на землю с каплями росы, потом вовсе высохнут под пока что холодным солнцем. Новое утро принесет с собой новую жизнь. Прямо как в легендах и красивых преданиях. Холодок от еще свежего, чистого ветра пройдется мурашками по коже, так крепко и одновременно невесомо обнимая. Светлое-светлое небо заставит завороженно вглядываться в даль. На горизонте медленно, неспешно, совсем не торопясь просыпающийся город, холодное, но яркое, будто набирающее жизненные силы, энергию и теплоту солнце, разные антенны и шпили на соседних черно-серых крышах. Утро крепко-крепко тебя сжимает, пальцы не чувствуют сжимаемые рейки балконных окон, одно из которых нараспашку. Тишина и редкие вкрапления звуков...У этого времени суток своя, и причем исключительно особая атмосфера. И некое подобие чувства счастья разливается где-то глубоко внутри. Проходит много времени и одновременно одно мгновение. И действительно-больше ничто так не гложет душу, не наваливается грузом и не душит само существо. Ведь, как говорится, души умирают на восходе.